Ехать туда мне совершенно не хотелось. Ну ни капельки. Конец октября, а тут извольте на шестьсот километров перемещаться на автобусе, чтоб чуть больше суток провести в монастырях. У нас в Саратове свои монастыри есть. Целых два. Мужской и женский. Полчаса на троллейбусе и молись сколько душе угодно. Кроме того, в Евангелии сказано, что Царствие Божие внутрь нас есть. Тогда какой смысл ехать за благодатью за полтысячи с лишним верст? - Так рассуждала я, сидя дома ненастным осенним вечером.

Это были аргументы против поездки, так сказать, высшего порядка. Но были еще и житейские причины моего нежелания ехать. И первая из них – банальное отсутствие наличности. Но моя подруга и единомышленница, которая и затеяла всю эту историю с поездкой, нашла мне спонсоров. Дело было за мной. Вторая причина, по которой я отказывалась ехать, была еще прозаичнее первой – за неделю до предполагаемого вояжа я отравилась пирожным. Сначала мне было очень худо. Но к моменту отъезда я уже осмеливалась есть сухари и пить воду.

В довершение всего за сутки до отъезда на наш город обрушился (другого слова не подберу) такой ливень, что улицы превратились в реки. И это в конце октября! В результате, я, возвращаясь с работы, основательно промочила ноги и сидела дома в ожидании неизбежной простуды.

Вирусы не торопились, и тут зазвонил мобильник. Моя энергичная подруга осведомилась, готова ли я к поездке. Я сразу созналась, что не готова. Пределом моих мечтаний на два предстоящих выходных дня было сидеть в теплом сухом помещении с хорошей книгой в руках и жевать сухари. Но не тут-то было. Мне было категорически сказани, что надо ехать. И пока по телефону звучали доводы, по которым мне невозможно было отказаться от поездки, меня вдруг осенила мысль. Я, как Иона,  сопротивляюсь Промыслу Божию. Этот строптивый пророк не хотел отправляться в Ниневию. И очутился во чреве кита. Подруга еще продолжала что-то говорить, а я уже приняла решение. Божию волю надо исполнять. Я поеду. А там будет, что будет.

Сделаю небольшое отступление. Незадолго до описываемых событий батюшка Серафим Саровский сам пришел ко мне домой. Если перевести это на общепонятный язык – одна моя добрая знакомая подарила мне чудесную икону Саровского чудотворца, сделанную из бересты. Икона эта небольшая, умещается поперек моей ладони. Изображение батюшки Серафима выдавлено рельефом. Присутствуют всего два цвета – желтой древесины и темно-коричневый в углублениях. Но сходство с обычными иконами Серафима Саровского поразительное. И вот теперь, волею сложившихся обстоятельств, Я еду в Дивеево, где ныне покоятся мощи Великого русского святого.

Это моя первая паломническая поездка. Автобус отправляется от храма Серафима Саровского в восемь вечера. Я пришла задолго до назначенного времени. На улице  темно и сыро, дует холодный ветер. Захожу в храм. Здесь заканчивается служба. Кто-то опоздал на полиелей. Из алтаря выносят сосуд с елеем и помазывают крестообразно маленькой кисточкой лоб опоздавшего. Пользуясь случаем, я смиренно подхожу к благодатной кисточке и меня, грешную, помазывают тоже. Обрадованная такой удачей, прошу благословения на поездку. Священник меня благословляет.

Итак, мы с подругой в автобусе. Снаружи он впечатляет – большой, блестящий, красивого вишневого цвета. Вся его внешность – олицетворение слова «комфорт». В очередной раз убеждаюсь, что судить о чем-то по наружности не стоит. Ибо внутри этого гиганта полезная площадь используется сверхрационально – сиденья попарно расположены друг за другом так плотно, что зазор между ними почти отсутствует. Мы снимаем зимние пальто (там, куда мы направляемся, уже зима) и просачиваемся в щелки между креслами. Наши одеяния и ручная кладь маячит перед нами всю дорогу. Если на нас поглядеть сверху, мы, вероятно, похожи на семечки в подсолнухе – так плотно мы сидим.

А автобус, между тем, уже покинул пределы Саратова и мчится в темноте из глубокой осени в края, уже покоренные зимой. Руководительница поездки (она же гид), как в последствии выяснилось, дама очень приятная и целеустремленная, знакомит нас с целями и задачами нашего паломничества, с правилами поведения мирян в монастыре. Затем мы смотрим видеофильм о первом пункте назначения нашего маршрута – Санаксарском мужском монастыре. Меня особенно поражает, что монахи даже хлеб и просфоры пекут сами. Правда, не в черном одеянии, а в белых куртках, колпаках и фартуках. И с молитвой. Забегая вперед, скажу, что вскоре мы получим возможность убедиться, до чего вкусен монастырский хлеб.

Между тем, пятница заканчивается, наш автобус уверенно наматывает на колеса километры, а пассажиры, утомленные трудовой неделей, устраиваются на ночлег. Впрочем, все «устройство» сводиться к тому, что, нажав какой-то рычаг (я так и не поняла – какой), пассажир, вместе со спинкой своего кресла, плавно опускается почти на колени сзади сидящего человека. И тому не остается ничего другого, как проделать ту же манипуляцию со своим креслом. Теперь, если смотреть сбоку, мы уже походим не на семечки в подсолнухе, а на сосиски в хот-догах.

Свет в автобусе гасят и все погружаются в объятия Морфея. Все, кроме меня и двух шоферов (оба Александры). Они поочередно управляют нашим средством передвижения. А я, убедившись, что спать в автобусе не умею, соображаю в темноте, как мне скоротать эту неповторимую ночь. Неповторимую, потому, что в этот момент я для себя решила, что в будущем меня с моим остеохондрозом, ноющим желудком и привычкой к своим четырем стенам, никто, ни за какие коврижки не соблазнит поехать куда-то еще. Эта поездка будет первой и последней. Такое резюме меня немного успокаивает. А двое суток я Божьей помощью потерплю.

Я начинаю смотреть в окно. Это традиционное занятие всех путешествующих. Но в моем случае за окном кромешная тьма. Изредка мы проезжаем через какие-то деревни, но они кажутся необитаемыми. Ни огонька, ни звука. Даже собака не залает. И становиться жутковато, словно мы едем через призрачное, давно вымершее царство. Наш огромный автобус с трудом разворачивается на темных узких деревенских улицах. Он тут вообще выглядит инопланетной конструкцией. Только смотреть на него некому.

А вот небо…  В Саратове на момент нашего отъезда была плотная облачность. А тут звезды. Да какие! Крупные, как фонари. Висят прямо над шоссе. И кажется, что до них можно дотронуться – настолько они близко. Я люблю наблюдать звездное небо. Мне в жизни доводилось любоваться звездами на берегах Черного и Каспийского морей, на островах Волги, на пригородных дачах. Звезды красивы везде. Но я рискну утверждать, что таких ярких, крупных, переливающихся всеми цветами радуги звезд, как в мордовских лесах, я не видела нигде. Это что-то неправдоподобное по красоте. Я принимаюсь тормошить свою подругу, чтобы она разделила мой восторг. Но безуспешно. Она сладко спит. А звезды, видимо, обидевшись, что я отвлекаюсь от них, вскоре исчезают за тучами.

Смотреть в окно сразу становится неинтересно. Я перевожу взгляд туда, куда смотрят наши водители – вперед, через лобовой стекло. Там дорогу освещают только фары нашего автобуса, да редких попутных машин. По обочинам дороги белеет снег. А с двух сторон стеной стоят леса. Это зрелище для меня в новинку. Автобус мчится как бы по коридору, длинному и извилистому. Если леса березовые, то коридор белый. Если сосновые – темно-коричневый. Деревья старые, высокие, их верхушки мне из автобуса не видно. И у меня на сердце загорается тихая радость, что не все леса еще извели мы на Руси. Не все превратили в фанеру, опилки для мебели и стружки. Есть еще живые деревья, а, значит, и всякая лесная живность – птицы, зайцы, белки, лисы… Я городской человек и так устала от серых стен! Если всю жизнь изо дня в день варишься в этом супе, то в конце концов начинает казаться, что все живое на земле исчезло, а есть только бетон, стекло, асфальт. И тогда каждая, случайно залетевшая на балкон, синичка или бабочка кажется родной.

Наконец, я устала смотреть на дорогу. Закрываю глаза и пытаюсь «приудобиться» в кресле. Но не как не найду покоя для своей, уставшей от долгого сиденья, спины. Глубокая ночь. У меня появляется ощущение, словно мы все – пассажиры какого-то звездолета, мчащегося во мраке открытого космоса. Полная оторванность от Земли, ее проблем и реалий. Что же везу я в это путешествие? Несколько томиков своих стихов в подарок монастырям и тем, кого Бог укажет. Зачем? Что бы монашествующие знали, что они не одиноки. Что в этом сошедшем с ума мире есть люди так же, как и они, любящие Бога, которым очень нужны молитвы поддержки. Сама я молюсь за всех, кому в руки попадают мои стихи. Вот и сейчас, закрыв глаза, я читаю на память все известные мне молитвы. Затем обращаюсь ко Господу своими словами. Молиться удивительно легко. Мысли не разбегаются, как семейство ящериц, а стройно и тихо уходят куда-то ввысь. Внутри меня появляется непередаваемое словами ощущение, что мои молитвы не пропадают втуне, что меня слышат.

В салоне автобуса очень жарко – возле водителя непрерывно работает мощный обогреватель. Хотя я молилась молча, в горле у меня пересохло. Я делаю глоток воды из бутылки. Некоторое время читаю молитву «Богородице Дево радуйся…» Но вот автобус поворачивает и тормозит. Мы приехали. Время четыре часа ночи.

Спящий люд потихоньку зашевелился – просыпаются, одевают пальто, выходят наружу. Выхожу размяться и я. Снаружи натуральная зима. Минус 10 градусов, лежит снег, дует холодный ветер. Мы стоим у каменной ограды монастыря. Метрах в ста от нас темнеет сосновый бор. Нигде никаких признаков жизни. А вот и нет! Со стороны монастыря к нам галопом несутся две тени. Сначала я решила, что это проявляют бдительность местные псы. Но тени перемещались молча, а собаки не отказали бы себе в удовольствии облаять нежданных ночных гостей. Когда непонятные существа приблизились вплотную к нам, стало ясно, что это коты (или кошки). Эти два представителя кошачьего племени немедленно принялись мурлыкать почти как мотор автобуса и тереться спинками о ноги всех прибывших. Нас встречали с таким дружелюбием и лаской, как будто мы были этим котам любимыми родственниками, приехавшими из столицы в провинцию с кучей подарков. Но, к глубочайшему нашему (и котов) сожалению, нам нечем было вознаградить гостеприимство этих маленьких животных. И тем не менее, коты не уходили. Я их обоих погладила и удивилась – у них шерсть была, как цигейка – короткая и плотно набитая. От этого коты казались толстенькими мордатенькими. Раньше я таких «плюшевых» кошек не встречала. А может,  они, вообще, только в Санаксарах и водятся?

Мы замерзли и полезли теплое чрево автобуса. А через полчаса наш гид объявила нам, что в пять часов начинается  полунощница и мы все идем в храм.

Полунощница – это служба, которая бывает, видимо только в монастырях. Мы захожим с темного (пять утра все-таки!) монастырского двора в еще более темный храм. Здесь горят несколько лампадок и три свечи на аналое в центре храма. На аналое лежит толстая богослужебная книга. Монахи, чередуясь, читаю я тихими монотонными голосами по ней молитвы. Мужчины молятся справой стороны от входа, женщины слева. На мою робкую попытку поставить свечку, маленькая женщина, вся в черном, тихо прошелестела – «не положено». Я не настаиваю. У меня совершенно не слышит правое ухо. Это результат осложнения после перенесенной на ногах простуды. Поэтом тихого голоса монаха, читающего молитвы, я почти не слышу. Зато темнота и тишина помогают мне настроиться на мысленное созерцание своего «внутреннего человека». Это зрелище не утешительное. Я не исповедовалась чуть больше месяца, а грехов у меня накопилось порядочно. Так, по-человечески, по-житейски, может запятая грехи-то эти и не большие. Но у Бога своя шкала, отличная от нашей. И любой грех – мерзость перед господом. Созерцание этих моих мерзостей невыносимо, оно приводит меня к покаянному плачу и желанию немедленно облегчить душу исповедью и причастием. И тут я вспоминаю тот ночной глоток воды. А в день причастия не полагается с двенадцати ночи ни пить, ни есть. Следовательно, причащаться сегодня мне нельзя.

А в храме, между тем, началась литургия. Разрешается ставить свечи. Вот выходит батюшка исповедовать. Он молодой, из белого священства. Сначала исповедаются мужчины – монахи, трудники (работающие в монастыре миряне), паломники. Потом поочередно подходят на исповедь женщины. Подруги удивляются, что я не иду исповедоваться. Объясняю причину. Меня уговаривают – «Батюшка добрый, почти все паломники будут причащаться, иди, он допустит». Я решаю, что хотя бы исповедаюсь, а там, как Бог даст.

Несмотря на свою молодость, батюшка исповедает мудро и рассудительно. Благодаря его словам, я вижу себя в различных ситуациях как бы со стороны, и с поразительной ясностью всплывают все мои духовные «проколы». При этом от священника как бы излучается терпеливая доброжелательность.

После того, как батюшка прочел разрешительную молитву, я спрашиваю его, можно ли мне причаститься, если я ночью выпила глоток воды. «До двенадцати?» - уточняет он. «После. Под утро. Один глоток.» - скорбно отвечаю я. Священник несколько секунд размышляет и неожиданно спрашивает меня – «Вы ведь в Дивеево едите?» «Да» - радостного подтверждаю я. «Там и причаститесь» - заключает батюшка. Прошу у него благословения на это завтрашнее причастие. Он меня благословляет.

И вот почти весь наш автобусный контингент идет на причастие. А я чувствую себя покинутой и одинокой, хотя нахожусь тут же в храме. Поздравляю причастников. Служба завершается. Подходим ко кресту. Я еле стою на ногах. Невыспавшаяся, усталая, расстроенная. Нам разрешают после службы подойти к мощам святых. Они находятся тут же, в храме. Иду вслед за другими паломниками. Первая рака с мощами Феодора Санаксарского. До вчерашнего вечера я не знала о его существовании. Из видеофильма, показанного нам в автобусе, я помнила, что он был блестящим молодым офицером из дворян во времена государыни Елизаветы. А потом, потрясенный до глубины души внезапной смертью на балу такого же, как он, молодого, полного сил офицера, он немедленно оставил все и скрылся в лесах, и стал отшельником. Потом он постригся в монахи и основал этот Санаксарский монастырь.

Вслед за другими паломниками я подхожу к мощам этого святого. Не знаю, могу ли я просить его о чем-то. И что за дело человеку, жившему несколько столетий назад, до проблем немолодой усталой женщины, в первый и скорее всего, в последний раз подошедшей к место его упокоения? Я просто шепчу – «Батюшка Феодор, моли Бога о нас» и целую два раза шелковую накидку с крестом на полированной деревянной крышке раки там где ноги святого, там где его руки. И в третий раз целую стекло над головой святого. Самой головы не видно под парчовым покрывалом. Я выпрямляюсь и – о чудо! У меня ничего не болит. Ни желудок, ни спина, ни голова после бессонной ночи. Ничего. И на душе чувство досады на себя сменилось ощущение полного комфорта. Такое,  давно забытое, чувство бывает, когда все дела переделаны, долги розданы, письма написаны. Еще не до конца осознав происшедшее, я направляюсь к мощам святого Александра и Феодора Ушакова (он – знаменитый флотоводец и племянник Феодора Санаксарского, также недавно причислен к лику святых.)

Затем мы направляемся в иконную лавку. Тут заказываем требы – чтобы  о нас и  наши близких молились и после нашего отъезда, покупаем иконы, жития, освященное у мощей масло. Я оставляю тут в дар монастырю свои стихи.

Сделаю небольшое отступление. В правой масти Санаксарского храма находиться Казанская икона Божьей Матери. Я такого списка  с этой иконы раньше не встречала. В те незапамятные времена, когда я была комсомолкой, студенткой и спортсменкой, мне мама неоднократно говорила, что Казанская икона покровительствует нашему роду. Ей об этом сказала ее бабушка. Я соглашалась – Вот и хорошо! Но не задумывалась над этим. Семья наша была крещеная, но не воцерковленная. Икон в доме не было, молитв мы не знали. Крест правильно наложить на себя не умели. Поэтому слова мамы, не попадая в сознание, отскакивали от меня, как от стенки горох. В юности у нас есть дела важнее и интереснее, чем эти, как я тогда думала, «религиозные заморочки». Так жили и так думали подавляющее большинство людей вокруг. Это было государство воинствующего атеизма. И только много позже, убедившись на своем горьком опыте, я поняла, как много в жизни значат помощь и покровительство Божией Матери. Поэтому во всех храмах я ставлю свечу и прикладываюсь к иконе Богородицы. Благодарю Ее за все. Я приобретаю необычную икону Богородицы и выхожу из иконной лавки в монастырский двор.

Вся наша группа в ожидании трапезы собралась во дворе монастыря. Оказывается, часть ехавших с нами женщин и руководительница поездки были на послушании – чистили картошку на монастырской кухне. Они смеются – жаль, на литургии не были, зато знаем теперь как правильно картошку надо чистить. Мы недоумеваем – как? Вроде, все чистят одинаково. А вот и нет. Мы кожуру кольцами срезаем? Да. А надо сначала крестом на каждой картофелине. Вот, поди ж ты. Никогда бы не додумалась. Теперь уж нечистый ни в одну картофелину у меня не пролезет. Сама буду крестом чистить и других научу. И свеклу, и морковь, и кабачки. То-то бесы повоют.

Но вот нас приглашают в трапезную. Длинные столы. Светло. Вокруг иконы, стенная роспись. Молитва перед едой. Еда очень простая и очень вкусная. Особенно уха. Чай из местных сушеных трав и ягод. Аромат изумительный. Украдкой собираю в салфетку косточки, хвосты и головы из ухи. Замечаю, что сидящий напротив парнишка из нашей паломнической группы занят тем же. Котам? – улыбаюсь я. Он смущенно кивает. Все читают благодарственную молитву. Мы выходим во двор. В монастырском дворе котов нет. Они обретаются за оградой монастыря, возле ларька, где мы покупаем знаменитый Санаксарский хлеб и сухари из него. Коты с радостным урчанием принимают наше рыбное подношение.

Тем временем мы с подругой идем на могилу батюшки Иеронима. Это был старец, духовник Санаксарского монастыря. Умер он не так давно. А до того к нему ехали за духовной помощью со всей России. Сейчас над его могилой возведена каменная часовня. Морозно, светит солнце, снег скрипит под ногами. Удивительно тихо и спокойно душе возле могилы батюшки Иеронима. Создается впечатление, что это место находиться под защитой от сил зла, бесчинствующих в мире. А может, это защита  - молитвы батюшки Иеронима? Мы кланяемся могиле, просим батюшку каждый о своем. Всем нам нужны его святые молитвы. На этом наше пребывание в Санаксарском мужском монастыре заканчивается. Восемь часов пролетели, как одно мгновенье. Усаживаемся в родной (уже) автобус и он берет курс на Дивеево.

Но прежде – краткая остановка у чудотворного источника Феодора Санаксарского, где мы набираем в привезенные с собой сосуды прозрачной  ледяной целебной воды.

Дорога ведет нас сквозь сосновые и березовые леса к месту, где покоятся мощи преподобного Серафима Саровского. Наша гид кратко подводит итоги пребывания группы в Санаксарах и знакомит нас с программой посещения Дивеево. Если о Санаксарах большинство из нашей паломнической группы не знало ничего, то о Дивеево и Саровском чудотворце Серафиме слышали все.

Несколько лет назад к нам в Саратов привозили чудотворную икону Серафима Саровского с частицею его мощей. Икона эта гостила в храме, освященном в честь преподобного Серафима Саровского, несколько дней. И все эти дни народ толпами валил поклониться приезжей святыне. Я сама два раза отстаивала огромную очередь, чтобы  приложиться к иконе батюшки Серафима. В ту пору только что оглохло мое правое ухо, и я слезно молила Саровского чудотворца исцелить меня. Ухо мое продолжало не слышать. Памятуя слова Евангелия – «просите и дано будет», я собиралась идти к приезжей иконе и в третий раз, утром, перед работой, в день ее отъезда. Но, видимо, на небесах были другие планы относительно меня. Потому, что над Саратовом в эту ночь пронесся смерч невиданной силы. Он повалил и обломал массу деревьев, оборвал все провода и все это разорение круто посолил мокрым снегом. Короче, шторм в городе электротранспорт не ходил, в маршрутку мне удалось втиснуться, только пробравшись пешком сквозь этот бурелом до конечной остановки ее, и я рада была доехать до работы. И я  поняла больше ходить к этой иконе мне не следует. Видимо, мое глухое ухо – то самое «жало в плоть», с которым мне надо научиться жить. И сейчас я могу сказать, что, с Божьей помощью я научилась не замечать этого своего дефекта.

Часть - II (продолжение)